Самолет вырулил на стоянку. Я не торопился к выходу, а наблюдал, как пассажиры снимали с полок ручную кладь, суетливо толкались в проходе, ворча друг на друга. Сергей, сидя в соседнем кресле, иронично поглядывал на ссорившийся контингент и, судя по всему, с первой минуты смаковал время пребывания на вятской земле — нашей студенческой Родине.
Волнение перед встречей с Кировом после двух лет разлуки окончательно накрыло меня вместе с хлынувшим в дверь самолета родным, бодрящим весенним ветром.
В густом замесе запахов талого снега, леса, разогретых двигателей было еще что-то неуловимо приятное, чем всегда пахла вятская земля.
Несмотря на поздний час, во многих окнах общаги горел свет, словно там ждали нашего приезда…
Традиция студенческого застолья была попрана усилием воли: утром студентам на занятия, а мы со старшекурсником Володей планировали заняться сборами на охоту в Нолинский район.
Киров апреля 1991 года нагонял легкую грусть загаженным голубями памятником Сергею Миронычу, серой слякотностью проспекта и пустотой витрин продуктовых магазинов.
После того как необходимый провиант нами все-таки был закуплен, Сергей, пошелестев банкнотами с профилем вождя пролетариата, шиканул — купил блок «Мальборо» и бутылку «Белого аиста», для души. Он знал, что делал.
Уазик мчал нас, хмельных от сбывающейся мечты, на юг области, навстречу весне.
Володя, мастерски управляясь с люфтом рулевой баранки, спешил засветло добраться до известного ему глухариного тока. Именно с посещения тока мы планировали с Сергеем начать наше паломничество по вятским лесам.
Но что нас не радовало, так это погода. Дождь не прекращался, а нам хотелось классической глухариной зари с меркнущими в вершинах сосен звездами, перекличкой журавлей, блеянием невидимых в вышине бекасов…
Бивак обустраивали уже в полной темноте под куртиной елей на краю поляны. Спать не спали, так как уже пора было выходить к токовищу. Высушивая над костром отсыревшие вещи, мы прислушивались к гулу ветра. Снег прекратился, подморозило, но это было слабым утешением. Как оказалось, за ночь образовалась ледяная корка, которая жутко громыхала под нашими ногами. И все-таки мы его услышали!
Шанс добыть этого глухаря мы с Володей уступили Сергею, который дольше нас не был на весенней охоте.
Он ушел, осторожно ступая по предательски хрустевшему насту. Темнота отступала, проявляясь по небу контурами сосен…
Память прокручивала кинопленку с кадрами моей первой весенней охоты, когда прозвучавший выстрел оборвал ее, вернув меня в реальность. Сергей возвращался с матерым петухом. Рассматривая птицу, мы с Володей слушали экзальтированный рассказ друга, как вначале он проскочил сосну, на которой пел глухарь, как потом долго не мог разглядеть его среди ветвей, как после выстрела тот не рухнул ожидаемо под ноги, а слетел подранком и лишь чудом был найден затаившимся в кусте можжевельника.
Я вдруг поймал себя на мысли, что заражаюсь эмоциями, которые выплескивает мой друг, и не чувствую зависти.
Вскоре мы пробивались по хлябям лесной дороги к заброшенной деревне, в которой, как рассказывал Володя, уцелела одна изба с печкой и нарами, приспособленная охотниками для временного пристанища.
После того как застрявший в очередной раз автомобиль с великими мучениями был извлечен из промоины, мы оставили машину и, прихватив с собой минимум необходимого, побрели в уже близкую деревушку.
Изрядно обветшавшая изба стояла на пригорке. Больших трудов стоило растопить печь и наполнить дом жилым духом. Володя остался готовить варево из глухаря, а мы с Сергеем, повесив на плечи двустволки, отправились на вальдшнепиную тягу.
Далеко забредать не хотелось, да и не было смысла искать более пригодное для тяги место, чем давно не торенная дорога.
В оплывающих колеях мы обнаружили следы медведицы с малым. Стоя на краю зарастающей мордохлыстом поляны, я вдруг подумал, что это остатки давно не паханного поля, на котором когда-то проливали пот многие поколения жителей почившей ныне деревни.
Мы были свидетелями того, как природа тут же заполняла брошенное человеком пространство, утверждая бесконечность бытия.
Ветер утих, заметно потеплело, и мы стали слышать те мягкие звуки, которые до этого глушились шквальным ветром, скрипом, стоном раскачивающихся деревьев. Теперь наш слух ласкала мелодичная перекличка дроздов, возбужденное трюканье чирков на ручьевине.
Мы настороженно прислушивались к чему-то похожему на вздохи в глубине лога, и, возможно, это было то самое дыхание весны, под теплом которого оседали сугробы.
Вальдшнепы летели стороной. А у нас не было желания куда-то переходить, чавкать сапогами по тронутой только медвежьими лапами размякшей тропе. «Будь что будет!» — решили мы с Сергеем и… так ни разу и не выстрелили. «Зато пропитались запахами леса и земли, отдохнувшей под одеялом снегов», — так высокопарно мы пытались оправдать свою пустяковую неудачу, возвращаясь к одиноко светившемуся в ночи окошку.
Шурпа из глухаря была великолепна. По стенам прогретой избы гуляли отблески огня из печки.
Мы лежали на нарах, курили модные сигареты, вели неторопливый разговор и заново узнавали друг друга, ибо нет в суетной городской жизни времени для того, чтобы послушать других, присмотреться к ним, понять, как на самом деле они относятся к окружающему миру и к тебе.
В мутном стекле окна, наполовину заколоченном фанерой, я увидел чье-то лицо. Мне стало не по себе, и не успел я об этом сказать вслух, как в захламленных сенях что-то загрохотало, дверь распахнулась, и в избу вошел человек. На нем был офицерский плащ-накидка с надвинутым на голову капюшоном.
Лица его не было видно, но по властному голосу и дерзкому вопросу «Кто такие? Москали, что ли?» мы поняли, что человек, стоявший в избе рядом с нашими ружьями, оставленными у порога, настроен, мягко говоря, недружелюбно.
— Так охотники мы, сударь, — вальяжно ответил Сергей, поднимаясь с нар.
— Лежать всем! — угрожающе выкрикнул незнакомец и выставил из-под плаща нечто напоминающее ствол немецкого шмайсера (другими словами, пистолета-пулемета МР-40). — Я прошлый год таких же мародеров у себя на хуторе чуть не положил. Час на сборы, и чтобы вас здесь не было, поняли? Останетесь — спалю вместе с хатой к едрене фене!
В его жесткой речи явственно слышалось белорусское «дзеканье», и я, пытаясь разрядить обстановку, произнес услышанный когда-то от своего однокурсника Женьки, уроженца Витебской области, тост: «Няхай жыве и пасецца беларуская птушка бусел на лятовской канюшыне!» Встретив удивленный взгляд незваного гостя, я тут же задал ему вопрос:
— Может, разрешишь все-таки переночевать? Куда нам в ночь? Заблудимся.
«Пришелец» чуть подумал, потом бросил:
— Добра! Но завтра чтоб вас здесь не было! — и вышел прочь.
Мы долго не могли заснуть, рассуждая, что это было. Не корча из себя героев, зарядив ружья, поставили их в изголовье, а дверь, дабы ее никто не смог подпереть снаружи, сняли с петель и прислонили к проему.
Последнее, что я услышал, прежде чем провалиться в сон, были слова Сергея: «Ты обязательно должен написать об этой весне!» Следующим днем, выбравшись в Нолинск, мы вместе с однокурсником Сергея Володей Потаповым отправились на его пасеку, где разместились в пропахшей пчелиными сотами уютной избе, которая красовалась на краю заливного луга.
Сзади к ней вплотную подступал густой ельник. В его глубине, стоило поманить пищиком, тут же задорно отзывался рябчик-петушок.
Вечером, за столом, при свете керосиновой лампы, культурно потягивая «Белого аиста», мы ржали над приключениями прошлой ночи и наперебой вспоминали истории из своих студенческих годков. Сквозь проконопаченные стены в избу проникал гогот встревоженных на разливах гусей. Выходя на перекур, мы смотрели на звезды, среди которых шумели крыльями ватажки уток и перекликалась на разные голоса птичья мелочь.
Утром, да простят нас приверженцы классической охоты, мы стреляли селезней прямо из окошка избы. Зеленоголовые красавцы с опаской, но все же подсаживались к подсадным, привязанным на берегу разлива, в десяти шагах от порога.
Днем, сидя на припеке под срубом, мы умиротворенно дышали весной, слушали флейтовые пересвисты кроншнепов и вряд ли осознавали, как были тогда богаты молодостью, друзьями, родными. И было еще одно утро.
Перед ним мы всю ночь, открывая для себя возможности ульяновского вездехода, пробивались через залитый вешними водами лес к глухариному току, который Алексей Иванов, охотовед-заочник, решил показать нам во что бы то ни стало. Наши мытарства стоили того. Какой это был ток!
Когда трубные крики журавлей знаменовали начало рассвета, мы уже сбились со счета, отмечая токовиков.
Их пылкое точение сливалось в общий хор, отдаленно напоминавший пение цикад в причерноморских парках. На самом деле перед нами было обширное моховое болото, утыканное редкими соснами.
Владимир отличился: ему удалось еще в сумерках подскакать к токовавшему петуху. Мы же с Сергеем, охваченные азартом, углубились в центр тока, в горячке распугали все, что можно было, и остались без трофеев.
Более того, оба блуканули в тумане, подчеркивающим сюрреалистичность пейзажа, чудом встретились и вышли лишь после того, как друзья сориентировали нас выстрелами. Даже когда поднялось апрельское солнце, где-то неустанно токовал в одиночестве ошалевший от любви глухарь, а оттаявший кочкарник, обсыпанный прошлогодней клюквой, парил под теплыми весенними лучами.
